Письмо на фронт
Свежий номер: 14 марта 2024 (4959)
тираж номера: 4050 экз.
Архив номеров
USD 77.17
EUR 77.17
Версия для слабовидящих
Электронная копия газеты Оформить подписку
16+
Письмо на фронт


«Здравствуй, папа! Папа, как твое здоровье? У нас все хорошо. Папа, когда ты приедешь домой? Мы тебя очень любим и ждем – Валентина, Леня, мама и я. Папа, я учусь хорошо, а вот отметки у меня посредственные.
Твой сын Вова».
Писем от папы с фронта не было уже более двух месяцев, и мы очень за него волновались. В конце августа 1943-го почтальон постучал к нам в окно  солдатским конвертиком. Треугольная форма писем с фронта была для нас  привычной. Мы с братом и сестрой обрадовались, когда почтальон передал нам конверт, и представляли, как будет рада мама...
Письмо было написано не папиной рукой – его почерк мы хорошо изучили. Мы подумали, что, наверное, это весточка от дяди Федора или от дяди Андрея, от которых мы не получали писем с самого начала войны. Федор –  младший папин брат, Андрей – мамин брат.
Валентина, старшая из нас, села на диван и начала медленно читать вслух: «Здравствуйте, жена и дети Алексея Яковлевича Носова! У меня для вас печальное известие. Во время боя у меня на глазах погиб ваш муж и отец. Он погиб как герой, защищая Родину….»
Далее Валентина читать не смогла, пригнула голову к коленям и заплакала, причитая как взрослые:
– Братики мои, что же нам теперь делать! Как же мы будем дальше без папы ж-и-и-т-ь?
Мы тоже стали плакать, но сестра выпрямилась, утирая кулачком слезы, и спросила брата:
– Леник, что мы скажем маме? Ей нельзя говорить об этом письме – она умрет с горя. Давай промолчим о нем! Не было никакого письма, и все! Вова, ты слышал? Никакого письма мы не получали! Мы ей расскажем потом, позже, а сейчас давайте уберем квартиру и будем делать уроки. Ясно?
Мама пришла с работы, как всегда, очень поздно и, глядя на нас, сразу поняла, что что-то неладно. Мы сидели на ее кровати рядышком, пригнув головы и спрятав глаза.
– Вы почему не спите? Что случилось? Вова, ты почему не спишь?
В ответ она услышала сперва мой рев, а потом и плач сестры с братом. Мама тихо подошла к нам, обхватила руками, и, почувствовав беду, тоже заплакала:
– Деточки мои! Ну, говорите! Что случилось? Ну, что же? С папой, да? Похоронка? Нет-нет! Не может быть! Покажите мне! Это ошибка! Валя, читай!
Когда Валентина дочитала письмо до конца, мама прошептала:
– Это ошибка. Здесь что-то не так! Похоронки пишет комиссар и сам заверяет письма… в квадратном конверте. А это треугольник! Так все женщины говорят, которые их получили.  А этот пишет, что мимо пробегал и видел, как упал. Нет, детки! Здесь что-то не так… Все, детки! Идите спать, я очень устала – тоже лягу.
Мама лежала три дня, отвернувшись к стене, и, закрыв глаза, беззвучно плакала. Мы часто подходили к ее кровати и тоже плакали, а потом стали просить встать и обещали вести себя хорошо всегда-всегда. Мы с братом пообещали маме, что, когда немножко  подрастем, пойдем на работу.
На третий день после получения письма к нам пришла какая-то женщина с маминой работы, расспросила нас обо всем, что-то сказала маме на ушко и ушла. Через час после ее ухода мама медленно встала с кровати и сказала, что ее вызывают на работу. Тогда многие женщины города работали днями и ночами, разгружая эшелоны с продовольствием и боеприпасами для наших войск на городской железнодорожной ветке.
Во время боев на Курской дуге немецкие самолеты делали каждодневные ночные налеты на вокзал и пригородные станции. Но неразбитая городская ветка принимала грузы днем и ночью. Мы очень волновались за маму, боялись, что она попадет под бомбы, которые немцы сбрасывали на город. Мама обычно уходила утром, когда  мы еще спали, а приходила поздно вечером, когда мы с братом уже засыпали. Ее видела только Валентина, встречая и провожая маму  на работу.
В начале сентября к нам зашла дальняя родственница из села Жеребцово, что под Курском, в котором в детстве жили наши родители. Она рассказала, что из Белгорода вернулся весь израненный ее сосед, который лежал в госпитале в палате рядом с нашим папой. Как оказалось, они хорошо знали друг друга с детства, и папа просил соседа при выписке из госпиталя передать нам, что он жив и скоро поправится.
А через несколько дней мы получили письмо уже от самого папы. Он писал, что он поправляется.  Меня послали к маме на работу сообщить ей об этом.
– Вовка, только бегом! Расскажи, покажи письмо и сразу назад! Понятно?  
Когда папа вернулся домой в июле 1945-го, он любил, встречаясь с братом Иваном и шурином Дмитрием, тоже участниками войны, вспоминать фронтовые истории. Упоминал при этом полки, дивизии, фронты и командующих, но я, слушая эти рассказы, конечно, запомнить их не мог. Помню только, что на Курской дуге он воевал в составе 322-й дивизии 1-го Украинского фронта, которая освобождала Курск, и что в составе подразделений фронта он дошел до Чехословакии, до самой Праги. Ему довелось воевать под командованием трех великих полководцев страны – Ватутина, Жукова и Конева. Папа рассказывал, где и как был дважды ранен и как однажды еле выжил.
В годы войны он был награжден медалью «За боевые заслуги»,  орденом Красной Звезды,  орденом Отечественной войны. За боевые действия при освобождении Бреславля (ныне Братислава) ему была объявлена Благодарность Верховного главнокомандующего маршала Советского Союза товарища Сталина и вручена медаль «За Победу над Германией».
Рассказывать о войне нам с братом папа ни то, чтобы не любил, но, как я понял, повзрослев, он просто не находил ничего героического или особого в своих  историях и поступках.  А нас больше всего интересовали именно его военные подвиги. Папины ордена и медали всегда вызывали у нас повышенный интерес, и мы, взрослея, расспрашивали его, как проходили бои, за что он получил награды.
Однажды я пришел из школы и рассказал отцу, что мы читали рассказ о подвиге одного связиста, который, будучи раненым, зажал в зубах концы телефонных проводов и долго держал их, чтобы обеспечить связь передовых окопов батальона со штабом артиллеристов. Папа выслушал меня и спокойно заметил, что он тоже, когда был связистом на фронте, не раз ползал на животе по полям под пулями и снарядами немцев, скручивал концы проводов и зажимал их зубами, чтобы затем достать из кармана кусачки,  изоляционную ленту, а потом обмотать ею скрученные концы:
– И так, Володь, делали все связисты. Страшно, конечно, было, но ползешь, прижимаясь изо всех сил к земле, стараясь найти низинки, ложбинки, и молишь Бога, чтоб сохранил. Или бежишь, петляя, как заяц, по полю, и ищешь глазами концы проводов и яму от мины или снаряда, в которой бы мог спрятаться на время их соединения. А мины и снаряды телефонные провода перебивали часто, поэтому все связисты могут считать себя героями. А саперы? Война, Володь, не спрашивает солдата, страшно ему или нет – выполняй приказ, и все тут…
Когда я перешел в восьмой класс и принес домой похвальную грамоту, папа порадовался за мои успехи и вспомнил, какое письмо я однажды написал ему на фронт под диктовку сестры и брата.
– Вы, Володь, с Леней часто спрашивали меня о том, как я был ранен в спину? Ну, вот – случай, о котором я сейчас тебе расскажу, имел прямое отношение к тому твоему письму. А дело было так...
Однажды мы глубоко прорвали немецкий фронт под Житомиром и остановились на опушке большого леса, на которой около полутора часов ждали далеко отставшую от нас кухню. (К этому времени отца направили в артиллерийские войска и назначили наводчиком на «сорокпятке», 45-мм пушке, так как он умел быстро производить расчеты). Обычно вместе с кухней бойцам привозили и почту.
На опушке леса было много свежих пней. Немцы из-за боязни нападения партизан выпиливали большие участки леса, чтобы дороги хорошо просматривались.
На одном из таких широких пней, прислонясь спиной к спине, мы с Николаем, товарищем по дивизиону, набрав в котелки каши, пообедали, а потом принялись читать друг другу письма из дома, которые только что получили. Сперва Николай начал читать свое письмо, в котором жена рассказывала, как трудно работать в госпитале, как все больше к ним доставляют раненых молодых ребят, искалеченных в боях, как больно ей видеть, что они страдают и физически, и душой. Она просила Николая беречь себя, не лезть под пули и снаряды. Когда он дочитал до конца, то вздохнул и с грустью бросил мне через плечо:
– Вот, Яковлевич, она пишет: «… любимый, только не лезь сам под пули!». Да разве мы сами под них лезем? И как от них убережешься, когда здесь неизвестно, что и откуда  прилетит? Алексей Яковлевич, почитай лучше ты свое!
Наш папа, рожденный в 1907 году, был по возрасту старше многих молодых солдат и командиров, и его звали по имени и отчеству. Возможно, еще и потому, что он ушел на войну с седыми висками, а вернулся уже полностью седой.
– К этому времени, сынки, я уже доел свою кашу, развернул письмо и начал читать:
«Здравствуй папа! Папа, как твое здоровье? У нас все хорошо. Папа, когда ты приедешь домой? Мы тебя очень любим и ждем – Валентина, Леня, мама и я. Папа, я учусь хорошо, а вот отметки у меня посредственные...»
Когда я дочитал до этого места, мы с Николаем развеселились: ребенок, мол, всегда и говорит, и пишет все как есть. И вдруг я чувствую, как спина Николая ушла от меня куда-то в сторону. Я даже покачнулся назад и вдруг почувствовал, как жжет в спине. Я вскочил на ноги и вижу, что Николай лежит на боку, котелок с остатками каши лежит рядом, а изо рта потекла струйка крови.
К нам подбежали ребята из нашего дивизиона и стали меня расспрашивать, что случилось. Обнаружилось, что пуля насквозь пробила его котелок, партбилет и навылет вышла из груди. По моей спине струилась кровь – благодаря котелку и ребрам Николая пуля потеряла силу и смогла только врезаться мне в спину, задержавшись в ребре. Немецкий снайпер хотел одним выстрелом убить нас двоих.
Мы с братом разволновались: «И что же дальше? Так же снайпер мог еще и остальных всех пострелять?»
Бойцы быстро сообразили, где мог расположиться снайпер. И отправили туда группу с автоматами. Через минут двадцать бойцы вернулись с трофейной винтовкой с оптическим прицелом. Снайпера «сняли» без всякой жалости.
Николая похоронили на той опушке рядом с пнем, на котором сидели они с отцом. К пню и прибили фанерную табличку, обращенную в сторону дороги,  с указанием звания, фамилии и имени, чтобы тыловики нашли и перезахоронили как положено. Отца же отправили в санбат, где пожилой хирург, удалив пулю и перевязав его, сказал: «Божий ты человек, Алексей, – уберег Он тебя…».
– То письмо твое, Володь, я сохранил и привез домой, как память об особом случае.
Спустя годы, когда папа был уже на трудовой пенсии, я, помня, с каким интересом он слушал радиопередачи и читал статьи в газетах о войне, купил для него мемуары некоторых военачальников и полководцев. Особенно он любил мемуары Штеменко, Жукова и Василевского и подаренный ему «Советский энциклопедический словарь».
И мне было интересно наблюдать, с каким удовольствием он «штудировал» схемы и маршруты армейских баталий, изучал планы и комментарии к ним полководцев  и находил  в них, видимо, что-то новое, свое, одному ему понятное и памятное. Наверное, он много раз мысленно проходил и проползал по дорогам и полям войны, вспоминал лица однополчан, с которыми делился хлебом и табаком, радостью и горечью...
Недавно мне довелось заглянуть в архив Министерства обороны, где я нашел ответ на мучивший нас с братом вопрос, за какие же подвиги папа получил свои награды и почему он рассказывал нам о них скромно и просто: был трудный бой, и мы выдержали.
На одну из его наград в архиве была запись:
«Носов Алексей Яковлевич, 1907 г.р., орден Красной Звезды.
В боях по уничтожению окруженной группировки противника в Бреслау красноармеец Носов при штурме 76 объекта и железнодорожной насыпи проявил мужество и отвагу, под сильным огнем противника исправил 12 порывов телефонной линии, тем самым обеспечил выполнение задачи. В период двух контратак противника тов. Носов из своего личного оружия уничтожил 6 немецких солдат».
Мне стала понятна папина сдержанность: он стеснялся рассказывать детям о некоторых особенностях войны – он был православным христианином.
Владимир НОСОВ.
  • Комментарии
Загрузка комментариев...