В год 80-летия снятия блокады Ленинграда очевидцы того страшного времени делятся личными историями с читателями «ГИ».
– С семьей стали проживать в Ленинграде после эвакуации из Гатчины. В один из дней у нас украли карточки, и мы лишились последних крох хлеба. Есть было нечего, и отец из воинской части, где работал сапожником, принес кусочки шкур, из которых делал обувь. Из этих обрезков мы сварили «смертельный» холодец: сначала слег папа, потом – сестра Аннушка, а затем – братья Леня и Коля. Не ели я, старшая 17-летняя сестра Вера, работавшая в госпитале, и мама, которая к тому моменту от голода уже не ходила и не разговаривала. Был у меня еще один братик-грудничок, но он умер еще в начале блокады.
Из Ленинграда по Ладожскому озеру нас троих выживших эвакуировали в Ставропольский край. Полуживой оставался еще один из братьев, по-моему, Леня, но его спасатели не взяли, так как был уже нетранспортабельным, никого не узнавал. У меня до сих пор осадок в душе, может… Я пробовала что-то разузнать, найти, к сожалению, ничего у меня не вышло. Помню еще, как Вера каким-то чудом раздобыла буханку хлеба и отдала его водителю труповозки, чтобы папу и другого брата забрали и похоронили. Когда сестра увидела, что отца закидали телами умерших, то упала в обморок.
В чужом краю добрые люди маму вылечили, прожила она 94 года.
В Ленинград мы больше не вернулись, слишком страшными были воспоминания.
Отрывок стихотворения, написанного Валентиной Сотниковой о семейной трагедии:
«Не стихает бой под Ленинградом,
Трупы на брусчатках площадей.Долгая, жестокая блокада
Не щадит ни взрослых, ни детей.
В неуютной комнате холодной,
Будто склеп огромный и сырой,
Обреченный смертью голодной
Вперемешку мертвый и живой.
До войны здесь музыка звучала,
Детский смех и радость бытия,
А теперь неслышно умирала
Некогда счастливая семья...».
Раиса Старикова:
– Я застала начало блокады четырехлетней девчонкой. Папа был на фронте, защищал Родину. Я, мама и старший брат жили в центре Ленинграда в прекрасной квартире, которая быстро опустела. Из-за холода мама жгла вещи, чтобы нас согреть. Все ценное продавали, а затем покупали столярный клей, который и спасал от голода. Мама рассказывала, как во время страшных бомбежек, я говорила: «Почему в наш дом не попадет бомба? Лучше бы она попала, чем так страдать».
В 42-м нас полуживых по «Дороге жизни» вывезли в Пензу. Мама была совсем слабой, ее даже не хотели забирать, но мы с братом ее не отпустили. Удалось перебраться нам в начале весны, все таяло уже, но наш грузовик успел «проскочить». Все остальные машины, шедшие за нами, ушли под лед. Сколько там погибло людей…
В Пензе заново учились ходить и есть – на первых порах нас кормили из пипетки. Трудно вспоминать, как мы это все пережили.
– Я застала начало блокады четырехлетней девчонкой. Папа был на фронте, защищал Родину. Я, мама и старший брат жили в центре Ленинграда в прекрасной квартире, которая быстро опустела. Из-за холода мама жгла вещи, чтобы нас согреть. Все ценное продавали, а затем покупали столярный клей, который и спасал от голода. Мама рассказывала, как во время страшных бомбежек, я говорила: «Почему в наш дом не попадет бомба? Лучше бы она попала, чем так страдать».
В 42-м нас полуживых по «Дороге жизни» вывезли в Пензу. Мама была совсем слабой, ее даже не хотели забирать, но мы с братом ее не отпустили. Удалось перебраться нам в начале весны, все таяло уже, но наш грузовик успел «проскочить». Все остальные машины, шедшие за нами, ушли под лед. Сколько там погибло людей…
В Пензе заново учились ходить и есть – на первых порах нас кормили из пипетки. Трудно вспоминать, как мы это все пережили.
Антонина Забалуева:
– Стоял жуткий холод, топить было нечем, и чтобы хоть как-то нас согреть, мама жгла все, что было в доме. У нас ничего не осталось, кроме одной железной кровати. Помню, как умирали сестренки: одной было семь месяцев, когда началась блокада, другой – два года. Не выжила и бабушка. В памяти навсегда осталось, как какие-то люди заворачивали их тела в простыни и увозили. Не смогла забрать смерть только меня, старшую сестру и маму.
Чтобы уберечь нас от бомбежек, мама во дворе дома вырыла яму, в ней мы прятались во время атак. От огромного количества самолетов небо становилось черным. А я все кричала: «Это летит дядя Петя». У мамы был брат, перед войной он окончил летное училище, часто приезжал, играл с нами. Вот я и думала, что летит любимый дядя. Только потом доносились разрывы и становилось понятно: это вражеский самолет.
После того, как нас вывезли по Ладожскому озеру, отец получил известие, что мы все погибли. Нашел он нас только в 1947 году в Красноярском крае.
– Стоял жуткий холод, топить было нечем, и чтобы хоть как-то нас согреть, мама жгла все, что было в доме. У нас ничего не осталось, кроме одной железной кровати. Помню, как умирали сестренки: одной было семь месяцев, когда началась блокада, другой – два года. Не выжила и бабушка. В памяти навсегда осталось, как какие-то люди заворачивали их тела в простыни и увозили. Не смогла забрать смерть только меня, старшую сестру и маму.
Чтобы уберечь нас от бомбежек, мама во дворе дома вырыла яму, в ней мы прятались во время атак. От огромного количества самолетов небо становилось черным. А я все кричала: «Это летит дядя Петя». У мамы был брат, перед войной он окончил летное училище, часто приезжал, играл с нами. Вот я и думала, что летит любимый дядя. Только потом доносились разрывы и становилось понятно: это вражеский самолет.
После того, как нас вывезли по Ладожскому озеру, отец получил известие, что мы все погибли. Нашел он нас только в 1947 году в Красноярском крае.
Роман Деге:
– Начало блокады застал совсем маленьким – мне тогда всего два годика. Жили мы в доме во Всеволожском районе. Отца сразу на фронт призвали, а мать пыталась выходить нас, детей. Были мы у нее мал мала меньше: старший брат 1937 года рождения, я – 39-го и сестричка – 41-го. Жила с нами еще племянница, ее из детдома забрали. Тяжело было: голод, холод, разруха.
В 1942-м эвакуировали нас в Красноярский край. Сестра болела уже в это время, умерла она через несколько лет, так и не сумев оправиться. Мы выжили чудом.
– Начало блокады застал совсем маленьким – мне тогда всего два годика. Жили мы в доме во Всеволожском районе. Отца сразу на фронт призвали, а мать пыталась выходить нас, детей. Были мы у нее мал мала меньше: старший брат 1937 года рождения, я – 39-го и сестричка – 41-го. Жила с нами еще племянница, ее из детдома забрали. Тяжело было: голод, холод, разруха.
В 1942-м эвакуировали нас в Красноярский край. Сестра болела уже в это время, умерла она через несколько лет, так и не сумев оправиться. Мы выжили чудом.
Виталий Решетников:
– Мы жили в Ленинграде на Выборгской стороне в небольшом домике. Как и многие малыши, я посещал детский сад. Когда враг приближался, меня и других детей эвакуировали в Боровичи, правда, пробыл там недолго. Может, мама что-то чувствовала, но за день до того, как немцы перекрыли железную дорогу Москва-Ленинград, забрала меня. Что же стало с теми малышами в Боровичах, до сих пор не знаю и даже страшно представлять.
После начала блокады мы узнали, что такое голод. Было тяжело. Меня спасло то, что ходил в детсад, там хоть как-то кормили. Не всегда мама забирала меня, ведь ей приходилось работать на заводе и по ночам, и я, честно говоря, радовался этому. Все ребята тогда стремились остаться ночевать, а все потому, что давали дополнительно еще кусочек хлеба толщиной с ноготь, и ради этих крошек мы не хотели домой. Для нас это было единственной отдушиной.
– Мы жили в Ленинграде на Выборгской стороне в небольшом домике. Как и многие малыши, я посещал детский сад. Когда враг приближался, меня и других детей эвакуировали в Боровичи, правда, пробыл там недолго. Может, мама что-то чувствовала, но за день до того, как немцы перекрыли железную дорогу Москва-Ленинград, забрала меня. Что же стало с теми малышами в Боровичах, до сих пор не знаю и даже страшно представлять.
После начала блокады мы узнали, что такое голод. Было тяжело. Меня спасло то, что ходил в детсад, там хоть как-то кормили. Не всегда мама забирала меня, ведь ей приходилось работать на заводе и по ночам, и я, честно говоря, радовался этому. Все ребята тогда стремились остаться ночевать, а все потому, что давали дополнительно еще кусочек хлеба толщиной с ноготь, и ради этих крошек мы не хотели домой. Для нас это было единственной отдушиной.
СПРАВКА «ГИ»
27 января 1944 года в результате проведения Ленинградско-Новгородской стратегической наступательной операции были разгромлены немецко-фашистские войска. В этот день в освобожденном городе был дан праздничный салют.
27 января 1944 года в результате проведения Ленинградско-Новгородской стратегической наступательной операции были разгромлены немецко-фашистские войска. В этот день в освобожденном городе был дан праздничный салют.
Осада Северной столицы продолжалась с 8 сентября 1941 года и длилась 872 дня, за этот период:
♦ 649 раз в городе звучал сигнал воздушной тревоги,
♦ 173 раза город подвергался бомбардировке,
♦ 107158 авиабомб было сброшено на Ленинград,
♦ 148478 тяжелых артиллерийских снарядов было выпущено по городу.
♦ 649 раз в городе звучал сигнал воздушной тревоги,
♦ 173 раза город подвергался бомбардировке,
♦ 107158 авиабомб было сброшено на Ленинград,
♦ 148478 тяжелых артиллерийских снарядов было выпущено по городу.
По официальным данным, блокада унесла жизни более 630 тысяч ленинградцев, хотя, по подсчетам историков, эта цифра может достигать от 800 тысяч до 1,5 млн человек.
!Записала Татьяна МИШИНА.
По материалам Центра историко-культурного наследия города Курска.
Фото Арины ГОРЛОВОЙ.
Фото со страницы Александра ДРЫНОВА.
Фото из личного архива героини.
Фото Влада МАЛЫШКО.
Фото Арины ГОРЛОВОЙ.
- Комментарии
Загрузка комментариев...
ДРУГИЕ МАТЕРИАЛЫ
