Затеряйся где-нибудь, «похоронка»…
Свежий номер: 21 марта 2024 (4961)
тираж номера: 4050 экз.
Архив номеров
USD 77.17
EUR 77.17
Версия для слабовидящих
Электронная копия газеты Оформить подписку
16+
Затеряйся где-нибудь, «похоронка»…


Зима с 43-го на 44-й годы в Курске выдалась холодной и снежной. Дров не напасешься. Получалось разжиться разве что в развалинах домов, коих в городе было много. Или книгами из полуразрушенных квартир: эти горели лучше угля.    
Галя работала почтальоном, а потому хорошо знала, где в закоулках подведомственных ей адресов можно прихватить кусок доски, обрубок обугленного бревна для топки или обломок мебели. Да и литература в безлюдных квартирах попадалась часто. Вчера натолкнулась на роскошное издание Пушкина 1938 года – в кожаном тисненом переплете, иллюстрации переложены папиросной бумагой. Такое сунуть в печку рука не поднимется. С особым удовольствием она палила немецкие книги, хотя понимала, что это неправильно…
Уже через пару дней после освобождения  городские власти начали набирать почтальонов. Оказывается, письма, что писали в Курск в основном с фронтов, за время оккупации никуда не пропали – они где-то ждали своего часа и потом обрушились шквалом. В том числе и «похоронки». Иной раз – сразу по несколько в одну семью. Порой в них сообщалось, что чей-то родной человек погиб еще в позапрошлом году.
Каждый понедельник из райвоенкомата с нарочным присылали на почту пакет с «похоронками» и под особую ответственность вручали почтальонам. Разнести по адресам их нужно было в течение не более двух-трех дней, а если адресат выбыл – немедленно сообщить в военкомат. Не дай Бог потеряешь «похоронку» – пойдешь под суд. Эта невзрачная, мрачноватая бумажка давала родным еще и право на пенсию.
– Опять Ивановым из 37-го дома, – со вздохом вполголоса комментировала «старшая», перебирая по адресам бумаги из военкоматовского пакета. – Третья уже с февраля. Сашка ихний погиб…
Галя хорошо знала этого парня. Он учился в соседнем классе и до войны готовился поступать в университет…
– А это про Марика из 17-го…
– Слышь, Петровна, не береди душу лишний раз, – в очередной раз обрывал кто-то «старшую». – Нам все это по адресам разносить,  наслушаемся еще рыданий.
Впрочем, на Петровну это не действовало. Каждый понедельник она снова сидела над уже новым пакетом и едва слышно комментировала его содержимое. Но как-то раз вдруг негромко простонала и сползла со стула на пол. В руках она сжимала «похоронку», в которой речь шла об одном из ее сыновей…
Зарплата у почтальонов была небольшая, зато тем из них, кто разносил фронтовую почту и извещения, полагался паек. Не растолстеешь, но жить можно. И все-таки текучка была заметной: женщины не выдерживали доставлять «черные весточки», увольнялись, благо после освобождения рабочих мест в городе стало заметно прибавляться.
– Это только кажется, что мы с вами в тылу отсиживаемся, – рассуждала как-то Петровна. Она не сразу, но оклемалась-таки после своей «похоронки». – Мы на передовой и перед нашими глазами люди гибнут. Не где-то далеко, а совсем рядом,  в душах наших. Суворов еще говорил, что война не окончится, пока не похоронят последнего павшего. А какие похороны без «похоронки»?
Галя жила в доме №13 на улице Ленина – в маленькой комнате полуподвала. Из небольшого окошка виден был забитый всяким хламом двор и часть обшарпанной, битой осколками стены соседнего дома №15. По другую сторону 13-го дома когда-то была церковь, а теперь лишь полусгоревшая, закопченная колокольня с обрубленной бомбой шатровой крышей напоминала о недавнем прошлом. Женщины, кто старше, нет-нет да и крестились по привычке на черную звонницу…
До войны они с мамой жили в том же полуподвале 13-го дома, но тогда занимали две комнатки. Потом мама попала под бомбежку, погибла, и Галя осталась одна, отец умер еще до войны. Уехать в эвакуацию у Гали не получилось, а потом пришли немцы. В первые месяцы оккупации голодала, помогали чем могли соседи. Потом случайно встретила на улице старого знакомого отца – Кепова. Тот работал у немцев и устроил ее на немецкую кухню. Жить стало легче, но противно было – до тошноты… Помогла соседка со второго этажа – баба Груня. Как-то во дворе она подозвала Галину к себе и провела «политбеседу»:
– Ты, девонька, что-то невесело на Божий мир глядишь. В Библии сказано: «Все пройдет, и это минует». Опять же: уныние – страшный грех. Так и немцы: пыжатся ныне, ан убираться восвояси придется. Это если невредимыми отпустят… В церковь сходи, Галчонок, помолись Богу. Господь – он за нас. Никитская церковь еще работает…
И комсомолка Галя пошла в храм. Неумело помолилась, приглядываясь к тому, как это делали другие. Полегчало… С тех пор это вошло у нее в привычку...
Она хорошо знала многих из тех, о чьей гибели приносила в семьи скорбные вести. С кем-то училась в 4-й школе, с другими играла летом в волейбол или бегала на Тускарь купаться. Потом вместе ходили в тир стрелять. Зимой каталась на катке, который заливали на еще недостроенном стадионе «Динамо»…
Везде по работе  Галку встречали  с опаской, внимательно всматриваясь в лицо. Сложилось неписаное правило: если улыбается почтальонша, то «похоронок» сегодня не будет. И тогда:
– Здравствуй, Галчонок. Нет ли весточки мне от сына? Давненько молчит что-то… Есть?! Вот радость-то…
Но не всякий раз солдатские треугольники радовали. В ином незнакомым почерком сообщалось, что муж или сын тяжело ранен и лежит в госпитале. А то и вовсе: сослуживцы раньше «похоронки» сообщали, что их  товарищ геройски погиб в бою и они обязательно за него отомстят… И тогда жизнь родных превращалась в пытку: они жили в ожидании официальной «похоронки», а она все не приходила…
Как хорошо они жили до войны! Весело, а главное – все живы…
Галя давно уже вела скорбный счет мальчишек своего класса. Их отцы и старшие братья тоже были на фронте и не раз обязанности почтальона приводили ее в знакомые семьи как раз по их поводу. Так тяжелее: не сделаешь вид, что ты всего лишь исполняешь служебные обязанности.
Летом 43-го, когда началась битва под Курском, а того более в августе, к моменту ее окончания, печальных извещений с фронта сильно прибавилось. Почтальоны, как в феврале и в марте, работали все светлое время суток и без выходных…
– А ведь ты, девонька, седеешь уже, – доверительно сообщила как-то баба Груня. – Тебе, Галчонок, лет 18 поди? Рановато… Это все работа твоя, будь она неладна. Слишком близко чужую беду к сердцу принимаешь…  Всех жалеешь, а на себя наплевала. Тебе еще замуж выходить, детей рожать…Володька-то пишет?
Галина давно уже заметила, что даже на улице многие встречные, заметив сумку почтальона, старались не пересекаться дорогами. Как будто она  черная кошка, что несет человеку только несчастье. Будто в подтверждение этой мысли, как-то под аркой, что вела со двора 13-го дома на улицу, она услышала слабое мяуканье. Маленький черный котенок с золотистыми глазами сидел на битых кирпичах и плакал крупными слезами, должно быть уже не надеясь, что его кто-нибудь согреет и накормит. «Родственная душа», – подумалось Гале, и она засунула дрожащий от холода комочек под   телогрейку. Котенка назвали Уголек, он ел даже картошку, чуть подрос и начал охотиться на мышей, но к этому времени его хозяйка была уже далеко от Курска.
Как-то, уже по первому снегу, возвращаясь с работы, Галя встретила одноклассницу и подругу Женю Рожкову. Когда-то она считалась самой красивой девчонкой школы, лучше всех одевалась и пользовалась успехом у мальчишек. Жека (так ее звали в школе) и теперь выглядела  изящно: в ладно скроенной шинели, перетянутой по тоненькой талии офицерским ремнем, сапожках явно не с солдатского склада, в шапке-кубанке с красным верхом. На плечах – сержантские погоны. На правом боку висел пистолет в желтой кобуре. Но рука на перевязи – ранение.
Разговорились… Жека рассказала, что еще в 41-м попала в снайперскую школу, отстав от эшелона, в котором ехала с мамой в эвакуацию. Воевала, пока не получила осколок в правую руку. Теперь будет преподавать в снайперской школе, что недавно развернули под Курском.
– А что же консерватория твоя? – спросила Галя подругу. – Не получилось?
– Теперь и не получится, –  Жека кивнула на раненую руку.
Потом речь пошла о знакомых мальчишках: у кого как судьба сложилась. Галине было что поведать на эту тему. Обе всплакнули, вспоминая мирное время.
Уже расставаясь с подругой, Галя поделилась с ней заветной мыслью –  попасть на фронт:
–  Не могу больше слезы утирать другим и себе, когда «похоронки» разношу. Столько людского горя насмотрелась.
–  Стало быть, подруга, не зря мы с тобой пересеклись. Наша снайперская школа как раз начала принимать курсантов-девушек. Ведь ты же в 10-м «Б» лучше всех стреляла, я помню. «Ворошиловский стрелок» –  не шутка. Приходи и разыщи меня в «снайперке»…
В очередном военкоматовском пакете среди прочих «похоронок» оказалась и та, где сообщалось о гибели Володи Ильина. С первого класса они сидели с Галиной за одной партой. Во дворе ребятишки дразнили «жених и невеста», хотя для этого тогда не было никаких оснований. Но взрослых-то не обманешь: родители с его и с ее стороны наверняка строили в этом смысле какие-то планы. И тут война…
Отец Володьки погиб в 41-м, мать болела, а после того, как сына в августе того же года забрали в армию, и вовсе расклеилась. Галка помогала ей чем могла, но лучшим лекарством были ласковые письма от сына – тот писал часто. Не забывал и саму Галку, причем в их переписке отношения развивались гораздо быстрее. Они уже договорились, что после войны обязательно поженятся, и у них непременно будет трое детей. Володька  послания к ней завершал вполне конкретно: «твой будущий муж лейтенант Володька».
Галка решила, что вручать «похоронку» Володькиной маме не станет. Ее это окончательно добьет. Должностное преступление? Но ведь той осталось всего несколько дней жизни, если верить врачам. А там видно будет…
Одновременно с «похоронкой» от Володьки пришли два письма. Галка, тщательно пряча слезы, прочитала оба в изголовье его больной матери, потом по ее просьбе перечитала, потом еще раз…
–  Ты, Галчонок, с Володькой держитесь друг друга, –  прошептала та едва слышно. –  На небесах вы с ним давно уже повенчаны…
Извещение о гибели Володьки окончательно стерло все сомнения: только на фронт. Получится через снайперскую школу – хорошо, а если нет, найдет другие пути. Но вышло уже по первому варианту: три месяца «снайперки» и на передовую…
Скоро Галя открыла боевой счет. Всякий раз в потаенной записной книжке помечала: «за Сашку Боева… за Бориса Гольдмана… за Серегу Ивлева… за Володьку Ильина»…
И вот апрель 1945-го, маленький пропахший гарью, немецкий городок недалеко от Берлина. Вернее то, что от городка осталось после ковровых английских бомбежек. Галя с коллегами по «специальности» добиралась на «виллисе» до своей новой зоны работы. На одном из немногих сохранившихся зданий надпись, вполне узнаваемая на любом языке: «Почта». Пока водитель пошел за бензином к колонне наших грузовиков, она решила сходить «на экскурсию» – как там все устроено на немецкой почте?
Оказалось, похоже на их небольшое почтовое помещение в Курске. Только все в пыли и в обвалившейся штукатурке. Посредине стол, с горкой заваленный какими-то заполненными квитанциями. Галина попыталась разобраться в тексте и скоро поняла, что это извещения о гибели военнослужащих вермахта на Восточном фронте. То есть  «похоронки». Их было много – должно быть, давно не разносили по адресам. Да и адресов-то не осталось после бомбежек союзников.
Сквозняк через выбитые окна почты выдувал «похоронки» на улицу и по мостовой гнал в сторону Берлина, словно пытаясь доставить  кому следовало…Подумалось вдруг: а нет среди них тех, где причиной были ее меткие выстрелы? Наверняка. Мысль о том, что «они первыми начали, мы их не звали» успокаивала, но что-то смутное в душе оставалось.
Неподалеку от почты черный котенок – странное совпадение – из последних сил мяукал в подворотне. Такой же, как Уголек в Курске полтора года назад... Этот тоже жаловался небесам на странных людей, которые не хотят ему помочь. Вот пожилая немецкая фрау нагнулась над меховым комочком, чтобы погладить, но так и не смогла пройти мимо – пристроила его за отворотом пальто и побрела дальше…
Галя вернулась в Курск 9 мая 1945 года, не предполагая, что именно в этот день случится Победа. По улице Ленина в сторону Красной площади, не обращая внимания на дождливую погоду, двигались горожане: кто-то плотными колоннами, другие поодиночке. Обитатели дома №13 стояли под своей аркой и наблюдали. Дружно и радостно кричали «ура», когда этот порыв возникал среди демонстрантов. Сам дом уже отремонтировали, с улицы в нем снова размещался книжный магазин. Стало быть, в Курске книгами больше не топят.
За полтора года отсутствия Гали, соседей прибыло: кто-то вернулся из эвакуации. Но сильно заметен был дефицит мужской половины.
Баба Груня, сильно постаревшая и сплошь седая, первой разглядела в ладной девушке-сержанте с орденом Красной Звезды на груди ту самую Галку.
Кот Уголек был тут же, яростно терся головой о ее новые сапожки, стараясь обратить на себя внимание. Дойдет очередь и до него…
– Ну что же ты плачешь, девонька? Ты лучше улыбнись нам, как в 43-м. Как тогда, дай знак, что «похоронок» больше не будет.
И Галя, утерев слезы пилоткой, улыбнулась…

P.S.Володя, чью «похоронку» Галка хранила с 1943 года, скоро вернулся. Впрочем, это уже совсем другая история: про Галку и Володьку…
  • Комментарии
Загрузка комментариев...